Заповедное место - Страница 86

— Весь в тебя.

— Ага. Он торжествует, камень свалился у него с души. Однако, вопреки его ожиданиям, в газетах так и не появилось сообщения о том, что первый анализ на ДНК оказался ошибочным. А значит, убийца из Гарша — это он. Задуманный им розыгрыш оборачивается против него. Возможно, отец помог бы, если бы не услышал своими ушами, как он гордо, даже хвастливо признается в убийстве. Армель в панике, теперь ему действительно надо скрываться, и он отсиживается в какой-то норе. Всякий ловкач, умеющий манипулировать людьми, конечно же, должен был предвидеть эту ситуацию. Но кто он? Кто так хорошо знает Армеля и забрал над ним такую власть?

— Регент церковного хора, — сказал Вейренк и стукнул рюмкой по столу. — Жермен. Вот кто имеет над ним власть. Мне этот тип никогда не нравился, сестре тоже, но Армель сносит от него все.

— Что за тип? Объясни.

— У Армеля тенор, он с двенадцати лет пел в хоре церкви Нотр-Дам де Ла-Круа-Фобен. Часто я провожал его туда и присутствовал на репетициях. Регент полностью подчинил его себе. Такой уж властный характер у этого человека.

— Как он этого добился?

— Кнутом и пряником. То осыпал мальчика похвалами, то подвергал унижениям. И в итоге Армель стал как воск в его руках. Он был не единственной жертвой: Жермен превратил в послушных рабов примерно полтора десятка хористов. Потом Жермена перевели в Париж, и Армель бросил хор. Но когда он поехал в Париж искать работу, все началось снова. Он спел сольную партию в мессе Россини и имел некоторый успех. Это привело его в полный восторг. И в двадцать шесть лет он опять стал воском в чужих руках. Два года назад против Жермена было возбуждено дело о сексуальных домогательствах, и хор распустили. Этот кретин Армель был вне себя от горя.

— Он продолжал общаться с Жерменом?

— Уверяет, что нет, но мне кажется, он говорит неправду. Возможно, этот тип приглашает Армеля к себе домой, ведь он любит, когда Армель поет для него одного. Это льстило Армелю в детстве и льстит до сих пор, даром что он уже взрослый. Армелю приятно сознавать, что отец в чем-то зависит от него, а на самом деле это он у отца в полной зависимости.

— У отца?

— Ну да, в религиозном смысле. У отца Жермена.

— Ты знаешь его настоящее имя?

— Нет. Все называли его только так.

Придя из Конторы и сняв костюм, Данглар в майке и трусах разлегся перед выключенным телевизором и непрерывно жевал пастилки от кашля, чтобы чем-то занять челюсти. В одной руке он держал телефон, в другой очки и каждые пять минут проверял, нет ли звонка. Пятнадцать ноль пять, сообщение из-за границы, с номера 00381. Он вытер платком щеки и прочел текст:

...

«Вышел из могилы. Найти данные на отца Жермена, регента хора в Н.Д.Круа-Фобен».

Из какой могилы, черт возьми? У Данглара мгновенно вспотели ладони, перехватило горло от злости, однако мышцы расслабились: он почувствовал облегчение. И быстро набил ответ:

...

«Почему не связались раньше?»

...

«Не проходил сигнал, разница во времени. Поэтому лег спать».

И правда, сигнал не мог пройти, подумал Данглар, ощутив угрызения совести. Сегодня он до половины первого просидел в подвале, пока его не выволокла оттуда Ретанкур.

...

«Из какой могилы?»

...

«Из склепа 9 Плогойовицев. Там очень холодно. Восстановил ноги».

...

«Ноги дядиного кузена?»

...

«Мои ноги. Вернусь завтра».

Обычно Адамберг не поддавался нежным чувствам. На любую привязанность он смотрел как на ловушку и старался не попадаться. Так стриж пролетает мимо открытого окна, едва задев его крылом, потому что знает: если влететь внутрь, выбраться будет очень трудно. В деревне Адамберг часто видел в домах мертвых птиц, которые не нашли пути назад, на волю. Когда дело касается любви, у человека смекалки не больше, чем у птицы, считал Адамберг. А во всем остальном птицы гораздо смекалистее людей. Как и бабочки, которые не стали влетать внутрь мельницы.

Однако пребывание в склепе, по-видимому, деморализовало его, и чувства вышли из-под контроля: при мысли об отъезде из Кисиловы у него сжималось сердце. Ведь именно здесь ему удалось запомнить новые, очень трудные в произношении слова, а для него это было немалым событием.

Даница выстирала и выгладила красивую вышитую рубашку, чтобы он мог увезти ее с собой в Париж. Сейчас все они торжественно, с улыбкой на лицах, выстроились у входа в кручему: Даница, женщина с тележкой и ее дети, завсегдатаи кафе, Вукашин и Бошко с женой — эти трое со вчерашнего дня ходили за ним по пятам — и другие, незнакомые ему жители деревни. Влад решил остаться тут на несколько дней. Сегодня его конский хвост был аккуратно расчесан и затянут в узел. Адамберг, забыв свою всегдашнюю сдержанность, обнял каждого из них, пообещал приехать еще раз и сказал, что все они стали ему друзьями. Даница была грустна, но ее грусть умерялась тем обстоятельством, что она не знала, о ком из приезжих больше жалеть — о первом, жестком и нервозном, или о втором, мягком и очаровательном. Влад в последний раз произнес «плог», и Адамберг с Вейренком зашагали к автобусу. Они собирались сесть на самолет в Белграде и во второй половине дня прибыть в Париж. Чтобы у них не возникло затруднений в аэропорту, Владислав написал на листке несколько самых нужных фраз по-сербски. Вейренк нес холщовую сумку, в которую Даница сложила еду и питье на дорогу: этого им хватило бы на два дня. Он бормотал себе под нос: