— И какая она? — произнес Адамберг, несколько смущенный превосходством доктора.
— Приблизительно такая, какую я надеялся увидеть. Случай, подобный вашему, я наблюдал единственный раз, у одной пожилой женщины.
— А конкретнее?
— Почти полное отсутствие страха. Это очень редкое явление. И разумеется, у него есть своя оборотная сторона: недостаток эмоциональности, пониженный аппетит к жизни, фатализм, идея бегства от действительности, проблемы в отношениях с близкими, зоны немоты. Что поделаешь, за все надо платить. У вас наблюдается и другая, еще более интересная особенность: лазейка, оставленная между сознанием и сферой бессознательного. Такое впечатление, что шлюзовая камера не в порядке, что иногда вы по небрежности неплотно закрываете дверь. Поосторожней с этим, комиссар. Бывает, что из этой сферы в наше сознание проникают гениальные идеи, которые, как нам кажется, пришли извне, — мы ошибочно называем это интуицией, — а также масса различных воспоминаний и образов; но могут всплыть на поверхность и вредные вещества, которые надо во что бы то ни стало удерживать в потаенных глубинах. Вы понимаете, о чем я?
— В общем, да. А что получается, если вредные вещества все-таки всплывают на поверхность?
Доктор Жослен покрутил пальцем у виска.
— Тогда вы перестаете отличать правду от лжи, галлюцинацию от реальности, возможное от невозможного. Короче, вы смешиваете селитру, серу и уголь.
— И происходит взрыв, — подытожил Адамберг.
— Точно, — удовлетворенно произнес доктор, вытирая руки. — Главное, не теряйте выдержку, и с вами ничего не случится. Помните, что вы нужны людям, будьте общительнее, старайтесь не слишком замыкаться в себе. У вас есть дети?
— Сын, но он совсем еще малыш.
— Вот и хорошо, объясняйте ему, как устроен мир, подольше гуляйте с ним. Это якорь, который поможет вам удержаться на месте. И не давайте погаснуть огням в порту. О женщинах я не спрашиваю, я все понял. Вам не хватает доверия.
— К ним?
— К самому себе. Это ваша единственная маленькая проблема, если мне дозволено так выразиться. Я прощаюсь с вами, комиссар, и посильнее захлопните за собой дверь.
Какую дверь? Шлюзовой камеры или его квартиры?
Мысль о том, что надо идти в Контору, больше не пугала комиссара, а наоборот, даже радовала. Человек с золотыми пальцами вывел его на прямую дорогу, рассеял мрак отчаяния, «психоэмоционального шока», который с утра застилал ему солнечный свет. Конечно, он не забыл, что дал Кромсу скрыться. Но он еще придумает, как и когда поймать этого типа, — ведь поймал же он Эмиля.
А Эмиль между тем шел на поправку. «Он выкарабкается, старина», — прочел комиссар в одной из записочек, оставленных у него на столе. Лавуазье перевел Эмиля в другую больницу, но об этом не должен был знать никто, кроме Адамберга: так они договорились. Адамберг прочитал собаке Эмиля приятные новости о хозяине. Кто-то очень услужливый или особо чувствительный к дурным запахам вымыл Купидона, его шерсть стала мягкой и пахла мылом. Пес свернулся калачиком на коленях у Адамберга, теперь его можно было рассеянно поглаживать по спине. Вошел Данглар и плюхнулся на стул, словно мешок с тряпьем.
— Вид у вас бодрый, — заметил он.
— Я только что от Жослена. Он привел меня в порядок, починил, как чинят неисправный котел. Этот доктор — высококлассный специалист.
— Обычно вы не ходите по врачам.
— Я пришел просто поговорить, но хлопнулся в обморок в его кабинете. Утром у меня была двухчасовая нервотрепка. В дом залез грабитель и захватил оба ствола.
— Черт, я же говорил вам, чтобы вы держали их при себе.
— Но я вас не послушал. И утром их захватил грабитель.
— И что потом?
— Когда выяснилось, что денег у меня нет, он убрался. А я здорово устал.
Данглар недоверчиво посмотрел на него.
— Кто вымыл пса? — сменил тему Адамберг. — Эсталер?
— Вуазне. Он больше не мог терпеть эту вонь.
— Я прочитал отчет экспертов. Навоз Купидона и навоз Эмиля идентичны. Значит, оба запачкались на одной и той же ферме.
— Это облегчает положение Эмиля, но не снимает с него подозрения в убийстве. Не надо забывать и о Пьере Воделе-младшем, он игрок, регулярно бывает на скачках и в центрах верховой езды, где легко запачкаться навозом. Он даже собирается купить лошадь.
— Мне он об этом не говорил. Когда вы это узнали?
Разговаривая с Дангларом, Адамберг перебирал небольшую стопку почтовых открыток, которые Гардон по его просьбе извлек из бумаг старика Воделя. По большей части это были обычные видовые открытки: в разные годы Водель-младший присылал их отцу, когда выезжал на отдых.
— Авиньонские легавые узнали вчера, а я — сегодня утром. Но мало ли кто бывает на скачках. Во Франции тридцать шесть крупных ипподромов, сотни центров верховой езды и десятки тысяч любителей конного спорта. А значит, по стране разбросано гигантское количество навоза. Это добро попадается гораздо чаще, чем любой другой материал для исследования.
Данглар показал на пол под столом Адамберга:
— Например, чаще, чем стружки и частицы графита от карандаша. Окажись они на месте преступления, это была бы действительно ценная находка, не то что навоз. Особенно если учесть, что рисовальщики, как правило, пользуются только определенными марками карандашей. Взять хоть вас. Какими карандашами вы рисуете?
— «Карго 401-В» и твердыми «серил Н».
— Эти стружки и графитовая пыль у вас под столом — от «карго 401» и «серил Н»?
— Естественно.