Заповедное место - Страница 29

— А она не лопнет? От объедения?

— Нет, — сказал доктор.

Лусио наполнил стаканы и предложил выпить за здоровье малышки.

— Доктор знал про твою руку, — сказал Адамберг.

— Ну ясное дело, — отозвался Лусио. — Укус паука чешется так, что до нутра пробирает.

XII

— Может, этот парень и мастер своего дела, — сказал Лусио, — но я бы не хотел, чтобы он трогал мою голову. Чего доброго, он и меня заставит сосать.

Именно это ты и делаешь сейчас, подумал Адамберг, глядя, как Лусио сосет край стакана с характерным чавкающим звуком. Лусио предпочитал пить из бутылки. Стаканы он принес только ради доктора. Доктор ушел час назад, и теперь они вдвоем допивали бутылку, глядя на спящих котят. Лусио считал, что бутылку надо обязательно допить, иначе вино испортится. Не можешь выпить сразу — не открывай.

— Мне тоже не хочется, чтобы он меня осматривал, — сказал Адамберг. — Он всего только положил палец вот сюда, — комиссар показал на затылок, — и вроде бы там обнаружилась какая-то сумятица. «Интересный случай» — так он сказал.

— На их языке это значит: что-то не в порядке.

— Да.

— Но если эта сумятица тебе по душе, тогда не о чем волноваться.

— Лусио, представь на секунду, что ты — Эмиль.

— Ладно, — согласился Лусио, в жизни не слышавший об Эмиле.

— Драчун, не умеющий контролировать агрессию, пятьдесят три года, рассудительный и смирившийся с судьбой, спасенный старым чудаком, который нанял его выполнять всю работу по дому, в том числе и играть с хозяином в крестики-нолики, по вечерам, у камина, за рюмочкой «гиньоле».

— Нет, — сказал Лусио. — Меня тошнит от «гиньоле».

— Представь, что ты — Эмиль и старик угощает тебя «гиньоле».

— Ну допустим, — недовольным тоном сказал Лусио.

— Забудь о «гиньоле», это не так важно. Думай о чем-нибудь другом.

— Ладно.

— Представь, что твоя мать живет в доме престарелых, а твоя собака — на ферме у твоих родственников, ее туда отдали, когда ты был в тюрьме, где провел в общей сложности одиннадцать лет, и еще представь, что каждую субботу ты садишься в фургончик, заезжаешь за матерью, ужинаешь с ней в ресторане, а потом едешь к собаке и везешь ей в подарок мясо.

— Минутку. Я должен мысленно увидеть фургончик.

Лусио разлил по стаканам то, что еще оставалось в бутылке.

— Он синий, с закругленными углами, краска облупилась, заднее стекло закрыто занавеской, на крыше — заржавленная лестница.

— Теперь вижу.

— Представь, что ты ждешь пса возле фермы, он перескакивает через забор, ест вместе с тобой, и ты полночи сидишь с ним в фургончике, а в четыре утра едешь домой.

— Минутку. Я должен мысленно увидеть пса.

— А мать? Ее ты видишь?

— Ее вижу.

— Пес длинношерстый, грязно-белый, с редкими темными крапинами, с длинными висячими ушами, маленький, как мячик, метис с большими глазами.

— Теперь вижу.

— А теперь представь, что старого чудака убили, а он оставил тебе наследство, обделив сына. Ты стал богачом. Представь, что легавые считают тебя убийцей и хотят арестовать.

— Тут и представлять нечего. Ясное дело, они хотят меня арестовать.

— Ага. Представь, что ты отбиваешь яйца одному легавому, ломаешь ребро другому и смываешься.

— Ладно.

— Как тебе быть с матерью?

Лусио пососал край стакана:

— Встретиться с ней я не могу, легавые следят за домом. Значит, я пошлю ей письмо, чтобы она не волновалась.

— А как быть с псом?

— Легавые знают, где он живет?

— Нет.

— Ну, значит, я поеду к нему: надо его успокоить, сказать, чтобы не волновался, если меня долго не будет, потому что я вернусь.

— Когда?

— Когда я вернусь?

— Нет, когда ты к нему поедешь?

— Да прямо сразу и поеду. Они же меня вот-вот поймают, надо успеть предупредить пса. А мать — у нее голова работает?

— Да.

— Очень хорошо. Значит, если я попаду в тюрягу, легавые ее предупредят. А пса они предупреждать не будут. Сам понимаешь. Одно дело можно оставить на них, другое — нет. Выходит, пса должен предупредить я. И как можно скорее.

Адамберг погладил кончиками пальцев живот Шарм, покрытый мягким пушком, вылил то, что оставалось у него в стакане, в стакан Лусио и встал, отряхивая брюки на ягодицах.

— Слушай, hombre, — сказал Лусио, поднимая свою лапищу, — если хочешь встретиться с тем парнем, пока он один, до того, как он встретится с псом, и до того, как пес встретится с полицией, тебе надо ехать сейчас.

— А я не сказал, что не поеду сейчас.

— Нет, ты не сказал.

Адамберг ехал медленно, он чувствовал, что усталость и вино подорвали его силы. Садясь в машину, он выключил телефон и GPS на случай, если какой-нибудь легавый окажется столь же смышленым, как Лусио, — хотя такое вряд ли было возможно, даже в сказках и легендах Мордана. У комиссара не было никакого плана насчет тупицы Эмиля. Только идея Лусио: надо успеть добраться до Шатодёна, пока легавые не добрались до пса. Почему? Потому что в фургончике был другой навоз? Нет. Ведь он еще не знал об этом, когда увидел, что Эмиль убегает, и все-таки дал ему убежать. Так в чем дело? В том, что Мордан встал у него на пути, как носорог? Нет, Мордан был не в себе, вот и все. В том, что Эмиль — славный парень? Нет, Эмиль не был славным парнем. Потому что Эмиль мог сдохнуть с голоду, как крыса, отсиживаясь в кустах по милости неуравновешенного полицейского? Возможно. Но разве в тюряге ему будет лучше, чем в кустах?

Адамберг был не любитель возводить сложные логические конструкции, основанные на слове «возможно», а Данглар обожал это занятие: любая попытка заглянуть в будущее буквально завораживала его. Адамберг просто ехал на ферму, всей душой надеясь, что никто из легавых не подслушал утром его разговор с тупицей Эмилем, с богачом Эмилем, владельцем домов в Гарше и Вокрессоне. А в это время Данглар тосковал в туннеле под Ла-Маншем и без конца пил шампанское, и все оттого, что ему захотелось узнать, кому принадлежали ноги, отрезанные каким-то психом в далеких горах, — его дяде, кузену его дяди или кому-то еще? А в это время Мордан пустым взглядом смотрел на стены тюрьмы Френ, и, черт возьми, что можно было сделать для Мордана?